Святая Русь - Страница 396

396

– Ты поедешь со мной. Другие жены вернутся в Самарканд. – И заметил, как в ее глазах мелькнули искры удовольствия. – Ехать придется верхом! – предупредил он, косясь на молодую жену.

– Этого я не боюсь! – гордо отозвалась Чулпан и решилась спросить в свою очередь:

– Едем до Саурана?

Он ничего не ответил жене. Медленно жевал, глядя прямо перед собой. Молча протянул пиалу, требуя налить еще. Когда он насытился мясом, внесли чай в медном кумгане, рахат-лукум и блюдо с сушеным виноградом. Чулпан-ага, все так же слегка улыбаясь, подала ему серебряную чашу с засахаренными персиками в вине. Тимур поблагодарил ее кивком головы, продолжая есть все так же молча, доставая пальцами засахаренные персики и склевывая по одной виноградинке сладкий кишмиш. Кончив, откинулся на подушки, прикрыл глаза, тихо рыгнул в знак сытости, движением руки приказал унести недоеденную еду и столик. Чулпан-Мелик-ага сама поднесла ему таз для омовения рук и рта. Вода пахла сушеными лепестками роз. (В походах бывает так, что руки, за недостатком воды, очищают сухим песком и тем же сухим песком творят омовение перед молитвой.) Чулпан действительно хорошо ездит верхом. Этого у нее не отнимешь! Но обходиться придется ей, конечно, без розовой воды и бани, а тело натирать смесью толченых орехов с салом…

Раб натянул ему на ноги узорные войлочные сапоги, подал лисью шапку, закрывающую шею и уши. Тимур, прихрамывая, вышел на холод. Ветер сначала обжег лицо тысячью ледяных игл, но, постояв и понюхав воздух, он понял, что холод недолог. В ледяное дыхание ветра уже вплетались незримые струи тепла. Он отошел подальше, хоронясь за сбившимися в кучу лошадьми. Потом вытер руки сухим, смешанным с песком снегом и еще постоял, впитывая ноздрями степной холод, несущий в себе предвестие близкой весны. «К вечеру этот снег обратится в дождь!» – подумал он, медленно возвращаясь к себе в юрту. Дождь не нужен был для похода, и оставалось надеяться на то, что тучи пройдут и ветер высушит влажную землю.

Он еще не успел разуться, воротясь в юрту, как в дверях показалось озабоченное лицо старого сотника, на чьем попечении лежала охрана шатров самого Тимура и его жен.

– О солнце Вселенной! Махмуд прибыл! – негромко сказал сотник.

– Его никто не видел?

– Никто.

– До вечернего намаза пусть ест и спит. Приведешь его после заката солнца к задней стене.

Сотник исчез, понятливо кивнув. Юрта повелителя была двойной, и в это узкое пространство меж кошмами втискивались тайные гонцы, видеть которых не полагалось никому.

Отдав несколько приказаний и разослав тавачиев с приказами собирать пешее ополчение, Тимур вызвал жен, повелев им собираться в дорогу, ибо войско движется к Саурану, а им надлежит ожидать повелителя в Самарканде.

– Со мной остается Чулпан-Мелик-ага!

Жены, кто обиженно, кто готовно, склонили головы. Возражать Тимуру давно уже не решалась ни одна из них.

Было еще несколько дел, встреча с ханом Чингисидом, и только после вечерней молитвы магрш он остался наконец один. Наставив большое ухо, ждал. За войлочной стеной послышалось тихое шевеление.

– Ты? – спросил, не называя имени.

– Я, повелитель!

– Ты один?

– Один, повелитель эмиров!

– Говори.

– После того как ты, подобно ястребу, ринул на них в Хорезме свои непобедимые рати…

– Короче! Что говорят в Тохтамышевом диване?

– Повелитель! Хан, забывший твои милости, собрал у себя огланов – Таш-Тимура, Бек-Ярыка, Илыгмыш-оглана, Бек-Пулада и нойонов – Актау, Урусчук-Кыята, Иса-бека, Кунче-Бугу, Сулеймана-Суфу конгурата, Науруза, Хасан-бека…

– Али-бека не было?

– Не было, повелитель!

– И что говорили они?

– Они много спорили о тебе, высочайший, и Пулад-бек сказал, что тебе ни за что не перейти степей. Пешие воины умрут от жажды, а коням не хватит корма в летнюю пору. И далее он говорил нехорошее, смеялся над тобой…

– Говори!

– Не смею, великий!

– Тебя послали не с тем, чтобы петь мне хвалы! На то есть улемы и суфии!

– Он высмеивал твою хромоту, великий!

– Что говорили другие?

– Они соглашались с ним, но иные остерегали хана.

– Кто?

– Бек-Ярык-оглан, Иса-бек, Актау требовали стянуть войска к Сараю до начала весны, а ежели ты не решишься выступить, то повторить набег на Хорезм.

– Ведают они, что я приказал уничтожить Хорезм и засеять ячменем землю, где стоял город?

– Ведают! Но говорят, что область Хорезма сам великий Чингис завещал потомкам Джучи и что ты не имеешь права распоряжаться этой землей.

– Кто говорил так?

– Об этом твердили все!

– Так меня не ожидают в Сарае?

– Нет, повелитель! Они решили, что тебе не перейти степь!

– Как могу я верить твоим словам?

– Моя голова в твоей власти, великий!

– Хорошо. К тому часу, когда я сотворю ишу, ты уже будешь скакать в Самарканд. Оттуда через Хорезм направишься в Сарай с грамотою для Али-бека. Не сможешь передать ему в руки – умри, но сперва сожги ее или съешь. Понял? Вот, прими!

Тимур просунул тяжелый мешочек с серебряными диргемами под войлок. Твердые мозолистые пальцы соглядатая на миг столкнулись с его рукою и тут же хищно вцепились в кошель. Тимур поймал ускользающую длань и на минуту сильно сжал ее, притиснув к земле.

– Ежели ты обманул меня, умрешь! – сказал он, помедлив.

– Ведаю, повелитель!

Тимур распустил пальцы и по замирающему шороху за стеной понял, что Махмуд уже выбрался наружу.

Таких, как Махмуд, было много, они невольно проверяли один другого, и все же вполне полагаться на их слова не стоило. Тохтамыш, вернее, его беки, могли и передумать, мог кто-то проговориться в его войске, могли быть ордынские соглядатаи среди его воинов. Решать будут скорость и готовность войск. И еще весна. Ежели земля раскиснет из-за дождей, конница не пройдет, и тогда придется возвращаться назад. Пусть сейид Береке день и ночь молит Аллаха о снисхождении! В конце концов Тохтамыша с его постоянными ударами в спину надо остановить!

396